Когда Бог создавал волков, он смотрел на дальние звёзды,
Он придумал долгую ночь и клинок ущербной луны,
И дрожала тревогой тьма, пахли сталью и снегом грёзы,
И огромный пушистый зверь шёл по лезвию тишины.

Из прошлой жизни он помнит страх.
Страх животный и дикий, загнанный, который сильнее всех испытанных чувств, похожий на безумие, отзывающийся болью в груди и затмевающий взгляд. Он постарался, чтобы этот страх длился долгие несколько минут, две или три, невозможно бесконечные, бескрайние, в которые Олег сходит с ума от пойманности, а внутри него точно так же мечется страх, готовый вырваться паникой, если бы не сработавший курок, на этот раз исправный.
Он чувствует его и теперь, и больше от него не избавиться с того самого момента, когда Олег снова открыл глаза; страх поселился глубоко внутри, заставляя его быть осторожнее и осмотрительнее, гораздо незаметнее, чем он был раньше. Теперь он похож на огромную тень прошлого, только бы не испытывать снова горячую боль в груди, а потом резкую, обрывающую звуки и ощущения.
Из прошлой жизни он помнит гнев.
Он почти настолько же сильный, въедается в голову головной болью, смешанный с неверием и осознанием несправедливости, и он готов кричать в оставленные ему секунды. Олег злится нечасто, больше попросту раздражен - неудачным днем, неожиданными трудностями на "работе", несговорчивыми и недобросовестными заказчиками, но злость затмевает голову редко, и когда это случается, разрывает её болью, похожую на звон колоколов, застилает глаза, разбивает мысли в тысячу острых осколков. Он срывается на всем, что есть под рукой, он нарывается на драку, всегда предпочитая рукопашной оружие, он не видит вокруг себя ничего, растворяясь в этом чувстве и давая ему поглотить себя, и только так оно отступает. Теперь он хранит гнев в себе постоянно, подкармливает его, не скупясь на действия, если что-то разозлит его хоть ненамного.  Гнев постоянная часть его, и он больше не натягивает повод, не сдерживает его ошейником - это еще один способ возвести стену от боли и воспоминаний о померкнувшей картинке и о страхе.
Из прошлой жизни он помнит бессилие.
Призрак клетки отпечатался на сетчатке - он видит её во снах, тяжелые холодные прутья, искажающие пространство перед глазами, делящие его на длинные плывущие во взгляде полосы. Человечество создало много орудий пыток, и эта - одна их самых простых и особенных, подогревающая бессилие, взращивая его, как рвущий грудь цветок. Прутья дают возможность  обзора, и не дают свободы - потрясающе жестокая иллюзия, доводящая до сумасшествия. Он не дает себе забыть об этом - о тонких черных полосах, делящих мир, о дуле пистолета в разделенном пространстве, и о его лице, через которое проходит одно из прутьев, и на краткий миг Олегу кажется, что две половинки этого лица испытывают совершенно разные эмоции, когда он пытается поймать взгляд Сергея, надеясь увидеть там не только безумие. Он не дает забыть себе для того, чтобы никогда больше не испытывать этого вновь, и это третий рубеж защиты, так старательно возведенной им, чтобы свет больше не озарял пистолетное дуло, затмевая яркостью, за которой следует мрак, даже его золотистые глаза.

Когда Бог создавал волков, он держал в руках изумруды,
Он сплетал серебристый шёлк и тепло весенних лучей.
Но дрожала угрозой ртуть в глубине прозрачных сосудов,
И огромный суровый зверь щурил глаз на пламя свечей.

Он видит эти глаза снова спустя чуть более полугода. Безумия в них больше нет, только усталость, но Олег все равно отворачивается, стоит им встретиться взглядами. В конце концов, для задания нужен только редкий контакт на уровне передачи нужной информации, и на это у него есть силы, а шевелящийся внутри комок смешанных чувств он сможет игнорировать. Так кажется легко, и в конечном счете даже работает - Сергей только вначале делает попытки разговаривать с ним не только об операции, но натыкается на неприступную стену. Олег уходит, или молчит, когда не может уйти, безэмоционально, словно он не слышит ни звука. Может быть, это его бесит. Олег даже не спрашивает себя, доставляет ли ему удовольствие этот факт и сам так верит в свое безразличие, что оно кажется ему настоящим.
Он думал и о нем все это время - не мог не думать, испытывая злость, а потом смирился с мыслями о нем как с одним из кирпичиков своей стены. Они снова были в Италии, и только один этот факт заставлял его усиливать контроль над собой и над эмоциями, рвущимися наружу.
Здесь бытовала легенда - раньше она казалась ему глупой, но красивой - о городе на острове, неподалеку от Портовенере. Говорили, в Италии не было ему равных по производству шелка и парчи, там было лучшее вино, выращивали лучших лошадей, и город был богат и и славен; все, что говорили о нем, было синонимом роскоши. Но жители его стали столь высокомерны и расточительны, что на город пало проклятие, и море затопило его, погребя все драгоценности и убранства под очищающим потоком.
Но раз в сто лет, на одну только ночь, стоит солнцу опуститься за горизонт, город поднимается из морских глубин, а жители восстают из векового сна, и если случайному путнику случится набрести на него и купить что-нибудь - купцы предлагают все свои товары, все яства за одну лишь монету! - город будет спасен. Но даже птицы не пролетают в эти ночи над городом, и с первым лучом он неизменно покрывается водой, вот как поплатился он за свое тщеславие и богатство
которое в конце концов
стало безумием и проклятьем.

Когда на задании что-то идет не так, он перестает быть последовательным и хладнокровным, как раньше, он бросается в гущу, он стреляет первым, опрометчиво выдавая их и с готовностью встречая нескольких кинувшихся на выстрел охранников, и горячность, гнев, жажда его выместить, адреналин и желание вырвать победу и жизнь, почему то подводят, когда пистолет выбивают, а его выпад с ножом блокируют, выворачивая руку так, что пальцы разжимают рукоять. Даже без оружия он вырубает одного из них, но со всеми не справиться, потому что их просто больше, а они здесь вчетвером, причем один держал разве что пистолет, стреляя даже не по движущимся, а по беспомощно стоящим целям..
Он дернул головой, сцепив зубы от удара в бок, впечатал кулак в ответ без цели и разбора, но сзади кто-то ударил в спину так, что ему пришлось согнуться, открыться на секунду, но и её хватило, чтобы кто-то наотмашь ударил по голове, и он скорее ощутил, чем услышал треск, а потом - бескрайнюю темноту.
Для него прошла только секунда, за которую он очутился на полу. Руки безбожно ломило, а треск, кажется, только усилился, болью гуляя по голове и отдаваясь в черепной коробке, словно запертый ветер. Вокруг было темно и тихо - и Господи, если боль была индикатором того, что он жив, чувствовать себя живым снова он уже устал. Движение руками вызывает новую боль, и застарелую, которой несколько часов, и новую, вызванную затеканием и пережатием веревками. Что еще хуже, он чувствует сзади чью-то спину, и в первую секунду он думает, что его связали с трупом и оставили умирать, но слабое шевеление через несколько мгновений говорит об обратном. Олег молчит, догадываясь, с кем связывают его веревки, и это мотивирует его размять пальцы, чтобы поскорее освободиться. Он не боится его, совсем нет, но ясно ощущает желание держаться подальше, которое не затыкается даже в такие условиях и в такой ситуации.
-Не дергайся. - собственный голос звучит затравленно. Здесь низкие потолки и спертый воздух, и пространство словно сжимается и давит, но Олег сосредотачивается на веревках, не давая себе времени думать о катакомбах.
Для того, чтобы ослабить веревку, приходится откинуться назад и вжаться в чужую спину. Сергей это понимает, и не пригибается под ним, делая так же. Узел добротный и крепкий, слишком хороший для головорезов - Олег сдирает кожу, когда освобождает одну руку, а потом натирает пальцы, возясь с толстым узлом. Зато дышать становится легче, насколько это возможно в затхлом подземелье - он, хотя бы, вдыхает полной грудью, когда веревки опадают, избегая смотреть назад. Он осматривается, как только встает - они в восточной части, узком соединении нескольких тоннелей, заканчивающихся тупиком. Единственный выход - к тоннелю со свитками, и к свободе - закрыт старой, но тяжелой железной дверью. Олег проверяет её на прочность так добросовестно, что с потолка сыпется каменная крошка, а удары отдаются от стен набатом, но все безуспешно - и только тогда он поднимает на него взгляд, настолько же безразличный, чтобы Сергей не разгадал за ним растерянность и замешательство.